Городок включал в себя развалины крепости XII в. Паломники, направлявшиеся из местного храма к железнодорожной станции, проследовали мимо, ведомые кем-то из местных жителей, вызвавшегося быть их проводником. Внезапно он остановил всю группу перед зияющим отверстием — полуразрушенными остатками туннеля у основания крепости — и высокопарно заявил, что если они осмелятся войти туда и не свернут с пути, то в конце концов выйдут на свет в Каши. Паломники с оценивающим видом заглянули в туннель, и этого показалось им достаточно. Один из них вручил проводнику монету, и они снова повернули к станции и следующему городскому храму, полные уверенности, что Каши, священный город Бенарес, отстоящий от них на тысячу миль по железной дороге, действительно находится по ту сторону туннеля, который они только что видели. Из дневника автора, Раджамандри, октябрь 1980 "есть нечто достойное восхищения в том, как индуизм — и вообще вся Индия — разбивает пространство и время на поглощаемые части. Недалеко от крепости, о которой шла речь в вышеприведенном отрывке, в одиноко стоящем селении, расположившемся вокруг широкого круглого пруда, местные жители расскажут вам о самом значительном событии, сохранившемся в их памяти: «не так давно» престарелый житель их деревни, ныне уже покойный, встал раньше обычного и вышел к пруду для омовения. В предрассветной мгле ему неожиданно удалось различить семь знаменитых риши, занятых ритуалом утреннего омовения, тех самых мудрецов, которые давным-давно, на заре времен, первыми услышали тексты Вед.
Повторения подобных историй или дополнения к ним могут быть собраны практически в любом уголке Индии. Живое религиозное воображение индуизма естественно и последовательно проводит связи между различными местами и периодами, богатыми важными событиями (в данных примерах — священное место Каши, где жили риши, и время, когда Веды впервые были восприняты и сделались доступными для людей). Пронизанные связями с этими великими событиями и полные рассказов о них, местное время и местное пространство начинают резонировать в такт с их сакральными силами. Каждая деревня, река, холм или большой муравейник не являются изолированными, но напрямую связаны с космическими моделями, имеющими непререкаемый авторитет.
Но интересно, что в то же самое время, когда каждая труднообъяснимая история подчеркивает свою принадлежность к величественной картине духовной жизни всего субконтинента, каждый местный элемент при этом столь же настойчиво утверждает свою уникальность, неповторимость присущих ей черт индуизма. Не должны вызывать удивление также и бесчисленные местные претензии на самую авторитетную позицию по разнообразным вопросам, связанным с индуистскими, мифами, легендами и ритуалами. Но что примечательно при этом, так это невероятно скромная самооценка каждой такой претензии, позволяющая ей видеть в себе лишь крохотный кусочек общей картины, но никак не самостоятельную загадку среди многих других загадок. Как же это получается?
К примеру, в предыдущей главе мы выяснили, что индуизм почитает свою Богиню под невероятным множеством местных имен (как если бы все христианские женщины-святые, начиная от Бригитты Килдэрской до Матери Терезы, рассматривались в качестве проявлений единого женского творческого начала). Иллюстрирует эту тему единства и множественности один хорошо известный миф о расчленении богини Сати, супруги Шивы, боевым диском Вишну. Шива, пораженный горем по поводу самосожжения Сати, забросил свои небесные обязанности и бесцельно бродил по небесам с ее телом, перекинутым через плечо. Для того чтобы вернуть его в нормальное состояние, Вишну стал запускать в небо свой диск. Каждый раз, когда он попадал в безжизненное тело, куски Сати падали на землю, пока в конце концов там не оказалось более пятидесяти частей принесшей себя в жертву богини. Целостная богиня Сати распалась на множество кусков, возвратившихся к целостной богине Земле. До сегодняшнего дня индуистские паломники продолжают совершать поклонения в храмах и святилищах, где содержатся каждая из этих уникальных частиц — левый мизинец, половые органы, язык, правая грудь, как если бы индийская карта паломничеств отражала связывающие между собой различные штаты магистральные пути к этим мощам. Сама Индия таким образом становится бессмертной богиней. Однако почитатели-паломники, признавая единство традиции Богини, тем не менее обращают особое внимание на каждое святое место, обладающее своими собственными достоинствами и своей собственной историей.
Учитывая это характерное смешение единства и множественности, можно обратиться ко второму вопросу, охватывающему сразу несколько тем, которые касаются практики поклонения, совершаемой за пределами семьи и дома. Такие формы ритуальной деятельности, как принятие обетов, соблюдение постов, совершение паломничеств и почитание местных святынь, хотя и менее формализованные по сравнению с ежедневным распорядком поклонений в храмах и у домашних святилищ, все же принадлежат к наиболее древним и наиболее значительным в индуизме. В отличие от санскар, они имеют лишь очень малое или вообще никакого обоснования в ведийской традиции, и все же в рамках индуизма им отведена столь важная роль, что они кажутся его постоянной неотъемлемой частью, существовавшей во все времена.
Подобные формы ритуалов можно проследить на примере женщины, проживающей в одном из деревенских районов восточной части Уттар-Прадеша, штата в Северной Индии, говорящего на хинди. После рождения своего первого ребенка, Ситы (дочери, названной в честь божественной героини «Рамаяны»), она получила от мужа и других родственников имя Мать Ситы. День, в течение которого мы будем наблюдать за ней и прислушиваться к ее мыслям, выбран нами не случайно: это первый день светлой половины лунного месяца джьештхи и, кроме того, воскресенье.
Освободившись из объятий своего четырехлетнего сына, спавшего вместе с ней в веревочном гамаке, подвешенном во внутреннем дворе ее дома, Мать Ситы поднялась и, освещаемая только светом звезд, направилась по тропинке, окаймленной с обеих сторон насыпью из речного ила, в поле, чтобы облегчиться после сна, а затем быстро проследовала к реке. Торопливо искупавшись прямо в своем сари (верхней одежде); она застыла, наполовину скрытая водой, а от талии и выше — туманом. Из всех моментов сегодняшнего дня этот был самым лучшим: она была наедине с омывающей чистотой реки, еще холодной, пока солнце не разогнало туман, полная любви и благодарности ко всему Бытию. Она подняла руки — ладони вместе, пальцы переплетены, большие пальцы касаются склоненного лба — и, стоя с закрытыми глазами, прочитала утренние молитвы.
На берегу она завернулась в чистое сари и выскользнула из мокрого. Развязав узел на подоле, она высыпала горсть рисовых зерен на расстеленную одежду садху, молчаливо сидевшего все это время на верхней площадке речного берега. Мать Ситы выбралась на знакомую тропинку, ведущую к дому, и увидела других купальщиков, шедших ей навстречу. Было еще слишком темно, чтобы различить лица, но кто-то, проходя мимо, узнал ее и приветствовал, сначала словами «Джай Рам», а затем призвав на нее благословение Рамы, и она также узнала голос. В правой руке она несла маленький медный горшочек с речной водой, и на полпути к дому она трижды обошла с ним вокруг баньянового дерева, а потом вылила половину воды на его корни в том месте, где к стволу была прислонена каменная плита с вырезанным на ней рисунком, изображающим обвивших друг друга змей. На верхушке плиты кто-то уже успел зажечь крохотную лампадку, наполненную горчичным маслом. Еще две остановки также были привычными: одна — чтобы прикоснуться к поднятой дубинке статуи Ханумана, грубо вытесанной из камня и с ног до головы окрашенной ярко-алой краской, другая — чтобы выразить признательность отмытой добела каменной площадке, представляющей Дих Бабу, охраняющее божество, стоящее на страже между деревнями этого района. Для всех трех — баньянового дерева со змеями, Ханумана и Дих Бабы — у нее имелись специальные стихи на бходжпурском диалекте языка хинди, которые она выучила еще ребенком. Переступив порог своего дома, она прочитала еще одну строфу, на этот раз на санскрите, мантру, которой обучил ее муж, призывающую бога Шиву, богиню Гаури и других божеств. Затем она коснулась маленького изображения Ганеши на кухонной полке, произнесла молитву, разжигая домашний очаг, и поставила вариться рис. Разбудив дочерей, Ситу и Прию, она послала их заниматься своим обычным делом: выкладывать из цветного риса благоприятный узор на земле перед главной дверью дома. К этому моменту, а именно к половине пятого утра, с реки после утреннего омовения вернулся ее муж. Повторяя за ним звучные слова молитвы, которые он читал в соседней комнате, она уже точно, словно по часам, знала, сколько времени осталось до ее ухода.
Поручив дальнейшее приготовление пищи девочкам и разрешив младшей поспать до рассвета, она быстро собралась и вышла на тропу, ведущую к перекрестку, где останавливался автобус. Отправившись, наконец, в свое путешествие, она, несмотря на сорокавосьмичасовой пост, чувствовала оживление и взволнованную приподнятость. К моменту восхода солнца подошел автобус, забрал пассажиров и потащился дальше, к близлежащему городку, где находилась железнодорожная станция. Поезд опаздывал на час или даже больше. Когда она уселась на платформе, к ней подошел и молча остановился перед ней низенький усатый человек с большими водянистыми глазами. Мать Ситы наклонилась над своей поклажей и вытащила оттуда несколько вставленных друг в друга стальных ящичков, взятых ею из дому. Спутник пожилого, молодой, почти голый парень с отсутствующей по самое плечо рукой, присоединился к нему, и оба они уселись на корточки перед своей благодетельницей, глядя, как крошечные чашки постепенно наполняются небольшими порциями риса, которые она горстями доставала из своих ящичков. Подошедшая девочка лет пяти дополнила эту пару до трио, и однорукий парень начал высыпать рис из своей чашки в ее ведерко. Горячий рис перемещался из ящичков в чашку, а из чашки — в ведерко под одобрительные улыбки. Все трое разошлись в разные стороны, девочка — чтобы поделиться полученным благословением со своей матерью, мужчины — чтобы, сев в окружении других подошедших к ним и в молчании расстеливших свои одежды прямо на платформе, начать делить на них рис. Все ели быстро, а потом отправились мыть руки и чашки и споласкивать рты к водопроводному крану, у которого Мать Ситы в это же время чистила свои ящички. Две лохматые собаки бросились вылавливать остатки в сточной канаве, чтобы тоже присоединиться к пиршеству. Вся церемония прошла в полном молчании, никто не произнес за все время ни слова.
Выбравшись из поезда на своей станции уже почти в поддень, Мать Ситы увидела, что ей предстоит тяжелый переход по убийственной жаре. По опыту прошлых постов во время паломничеств она уже знала, как следует беречь силы, необходимые не только для того, чтобы добраться до места, но и для бесконечно долгого обратного путешествия, заканчивающегося ритуальным омовением, после которого можно будет принять пищу. Нынешнее паломничество она совершала в первый раз, и долго готовилась к нему, узнавая о его деталях от уже побывавших здесь женщин из своей деревни. В отличие от паломников, стремившихся в эту праздничную пору к знаменитым храмам и прославленным рекам, она направлялась к дереву. Это было, по сути, такое же баньяновое дерево, что росло у реки рядом с ее домом. Но этот баньян был особенным: существовало местное поверье, что именно под этим деревом один человек воскрес из мертвых, причем не в силу своих собственных заслуг, не по милости Вишну, Шивы или Дурги, но благодаря острому уму и твердому благочестию своей жены. Мать Ситы рассказывала эту историю своим детям каждый год как раз в это время, когда она, обычно расположившись под баньяновым деревом около реки, произносила клятву Савитри. Вот ее краткий пересказ:
«Однажды давным-давно царский сын Сатьяван собирал дрова в лесу и внезапно умер около большого баньянового дерева. Бог смерти, Яма, появился со своей ужасной петлей, чтобы утащить с собой еще одну душу. Однако жена Сатьявана, Савитри, оказалась на месте как раз вовремя и последовала за ним. Яма упрямо повторял, чтобы она шла домой и не мешала ему выполнять свою божественную работу. Однако с каждым таким увещанием Савитри лишь настойчивее начинала умолять Яму отпустить ее мужа и наконец настолько тронула его своей красноречивой преданностью супругу, что в конце концов он даровал ей исполнение трех ее желаний. В качестве третьего желания Савитри потребовала, чтобы у нее родилось множество сыновей, и таким образом заставила Яму отпустить Сатьявана и позволить ему произвести большое потомство от этой преданной и рассудительной женщины. Сатьяван очнулся под баньяновым деревом, ничего не помня о перенесенном им тяжелом испытании. Вместе с женой они вернулись в деревню, где к концу жизни вырастили много прекрасных сыновей».
Но вот наконец Мать Ситы увидела перед собой прославленное дерево и вошла под полог его тени — целое море невероятной прохлады после изнурительного путешествия по равнине при сорокапятиградусной жаре. Под сенью его ветвей уже находилось около ста человек — в основном женщины, и все же все вместе они занимали лишь часть этой живительной площади. Это было самое большое дерево, которое ей доводилось видеть в своей жизни, и такое же величественное, как храм. После короткого отдыха она положила монету на святилище, устроенное тут же каким-то самостоятельно взявшим на себя роль жреца человеком, и, вытащив из своей сумы большую катушку хлопчатобумажных нитей, начала медленно обходить кругом центральный ствол, добавляя свою белую нить к сотням других, уже имеющихся на нем. Постоянно держась к дереву правым боком, полная молитвенного благоговения, она — в соответствии с сакральным числом — сделала сто восемь кругов вокруг него, в течение целого часа, потребовавшегося на это, держа в памяти, как ее учили, здоровье, благополучие и долголетие своего мужа, свое желание иметь второго, а может быть, и третьего сына и просьбу за себя, чтобы ей не стать вдовой.
Проследив за днем Матери Ситы до этого момента, мы столкнулись с определенными проявлениями разнообразия и удивительной тонкости ритуальной жизни индуизма. Характер выполняемых женщинами ритуалов и значение всех их мельчайших деталей заслуживают здесь особого комментария. Прежде всего важность обрядов, совершаемых женщинами, трудно переоценить. Хотя по большей своей части не признанная опубликованными санскритскими ритуальными руководствами, недостаточно отображенная в наиболее доступных ритуальных буклетах на местных языках, почти не обсуждаемая жрецами-мужчинами в деревнях и в городских духовных институтах (святилищах, храмах, матхах, монастырях), женская религиозная активность тем не менее выступает в качестве цементирующей основы, скрепляющей индуистское общество на самом базовом уровне, на уровне семьи. Подобно замужним женщинам всего индуистского мира, Мать Ситы приняла обет Савитри в соответствии с одной из версий этого популярного сказания. Оно содержится в одном из эпосов («Махабхарате»), нескольких Пуранах и оказало влияние на обряды поклонения' на всех местных языках Индии. Ее обновление своего брачного обещания стойко хранить верность своему мужу было не простым подтверждением своих супружеских обязанностей; оно было и остается в ежегодных принятиях этого обета и многих других, подобных ему, признанием своего сакрального долга и роли охранительницы семьи. Обет Савитри и некоторые другие напрямую связаны с физическим и духовным благополучием мужчин — мужей, сыновей, братьев. Выполняются они только в отсутствие этих последних. И выполнены они могут быть только благополучной женщиной, чьи великие силы деторождения, процветания, здоровья, изобилия и долголетия (т.е. силы, олицетворением которых выступает сама богиня) должным образом направлены на продолжение завещанного предками рода. Другими словами, ее силы могут быть должным образом направлены традиционным замужеством.
Мать Ситы демонстрирует знаки как раз такой благополучной женщины: часть ее волос окрашена ярко-красной краской, впервые наложенной ее мужем в качестве связывающих супружеских оков во время ритуала бракосочетания; на лбу у нее имеется цветное пятнышко; на руках — браслеты; на пальцы ног надеты кольца; ступни босых ног выкрашены красной краской. Среди ее молитв, которые она повторяла, кружа вокруг баньянового дерева, была просьба не остаться вдовой. В традиционных слоях индийского общества состояние вдовства, согласно поговорке, считается «уделом, который хуже смерти». Оно несет с собой не только болезненное лишение всех вышеперечисленных красочных, изобильных символов благополучия, но также и запрет на осуществление основных физических потребностей и свобод. Однако главная причина, заставляющая женщин обращаться с подобными просьбами к Савитри, заключается в том, что вдовство — это прямое указание на неспособность женщины сохранить своего мужа. Какие-то ее упущения в исполнении своих религиозных обязанностей, супружеского долга или в уходе за мужем предопределили ему умереть раньше своей жены. Вдове приходится жить под гнетом двойных сожалений о том, что она не смогла уберечь своего мужа, и о том, что ее значительные силы никогда больше не будут направлены брачным ритуалом в безопасное русло и не принесут щедрых плодов. Но как бы там ни было, с семьей Матери Ситы все в порядке, равно как это было и с семьей Савитри, и ее вера в данное благополучие столь же сильна, как и у ее мифологической покровительницы много веков назад.
Мы рассмотрели особый вид женской ритуальной деятельности в индуизме — небольшие паломничества, путешествия, предпринимаемые в одиночку хранительницей семейного очага. Вообще паломничества, даже еще более короткие — к местным точкам с их особыми мифами, легендами и священнодействиями, представляют собой весьма наглядный пример соблюдения религиозных предписаний. Паломничество включает в себя путешествия к священному месту и обратно, служащие обрамлением действий, совершаемых там. Но подобный день из жизни индусской женщины или индусского мужчины включает в себя и большое количество других ритуальных элементов, которые легко могли бы избежать взгляда постороннего наблюдателя, если бы не различные словесные и молчаливые свидетельства, выдающие чувства благодарности, почтения, даже любви, сопровождающие такие повседневные действия (кармы), как окунание в реку или переход через нее, поливание растения или дерева, приготовление пищи.
Например, подаяния нищим легко могут быть приняты за случайную реакцию на царящую кругом нищету, однако подобный взгляд упускает из виду некоторые особые аспекты индуизма. Подаяние, дана, будь это новый храм, подаренный богатым патроном своему городу, или случайное приношение остатков пищи муравьям, духам или другим «существам» в их наиболее общем и анонимном определении, всегда является ритуальным действием. Все пять ежедневно предписанных «жертвоприношений» включают в себя почтительное подаяние другим существам, а одно специально предназначено для других людей в качестве акта гостеприимства или пожертвования. И опять же в акте жертвоприношения или подаяния, каков бы ни был их размер или продолжительность, жертвователь или даритель претерпевает изменение, а заслуга за совершенное деяние причисляется к общему списку деяний его данного воплощения в этой жизни.
В этом смысле случайные нищие на железнодорожной платформе являлись всего лишь одной группой из большой аморфной компании ритуальных «получателей», на которую была направлена деятельность Матери Ситы в тот день, так же как и она, сознавая или не сознавая этого в процессе ритуальных будней, была «получательницей» заслуг и духовного продвижения. И приобретенные ею заслуги, разумеется, распространялись на всю ее семью, чье процветание было ее постоянной, лишенной эгоистического интереса обязанностью. Таким образом, эти нищие на равных правах присоединились к садху на берегу реки, к будущему жрецу под знаменитым деревом, к деревенским божествам, к домашним богам, получившим первые кусочки пищи, которую Мать Ситы приготовила уже в предрассветной темноте, и, разумеется, к деревьям, стоящим в святом месте у ее дома, и к реке Ганг, в которую она, читая про себя молитву, бросила монету, пока поезд проезжал по длинному железнодорожному мосту.
